Есенин

      "С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные...
      Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: "Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!" Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ.

      По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос...       С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за нее у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные песни. Дед напротив был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчаные свадьбы..."

      Так Есенин вспоминал о себе. Он так и назвал очерк "О себе".

      Деревенские девушки любили Сережу и с удовольствием допускали его в свой горячий бабий рай. Был он из богатой старообрядческой семьи и на подарки не скупился. Он был кудряв и красив, был нежен как теленок и весь сочился "любовию". Он позволял им чувствовать иначе, сильно отличаясь от настырных деревенских парней.

      Потом в городе его тоже любили. Но он уже бывал капризен, пьян и горек:

"Для меня было все тогда новым.
Много в сердце томилось чувcтв.
А теперь даже нежное слово
Горьким плодом срывается с уст."

"Да есть горькая правда жизни
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком"

      Есенин протрезвел на время и заинтересовался. Ему льстила эта связь с американкой. Они поженились. Он скандалил в ресторанах и изображал в меру своего понимания "загадочную и широкую" русскую душу. Какое-то время им обоим было интересно. Она пережила Есенина на три года.

      "Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и переехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй - Городецкий." - пишет Есенин в очерке "О себе". "Радушное" приятие Есенина - история очень интересная. Вот как об этом пишет Виктор Шкловский:

      "Один друг Есенина был человек, любующийся своей хитростью. Он взял два ведра с краской, да кисти, пришел к даче Городецкого красить забор. Взялись за недорого. Рыжий маляр и подмастерье Есенин.
      Покрасили, пошли на кухню, начали читать стихи и доставили Сергею Митрофановичу Городецкому удовольствие себя открыть.
      Это был необитаемый остров с мотором, который сам подплыл к Куку, открывай, мол, меня!"

      Городецкий - поэт очень значительный в то время и почти забытый сейчас. Он писал стихи яркими, необычными "языческими" словами и ритмами. Тогда это производило впечатление и было очень модно. Вспомните картины Врубеля, "Весну священную" Стравинского. Есенин не мог не произвести впечатления на этого человека. Мир для них тогда звучал если не одинаково, то во всяком случае созвучно.

      Быть поэтом в начале 20-го века в России это было все равно что в 60-е - 70-е годы в Англии быть рок-музыкантом. Это было очень модно, это было созвучно времени. Поэты, читая стихи, собирали целые залы. Публика знала своих героев, их имена были на слуху.

      Томики стихов раскупались как пирожки. Встречаясь, молодые малознакомые люди говорили о поэзии: "нравится... не нравится..." Читали стихи. Поэты вели себя странно и вызывающе .Это было частью их стихов. Необычно одевались. Но в 20-е - 30-е годы новый читатель пришел на смену старорежимным студентам и гимназистам. Он не был слишком образован. Старые кумиры были неактуальны и малопонятны. Лермонтов говорил, что всякая мода начинается среди аристократии, но донашивают ее плебеи. Новая публика хотела новых героев. Понятных и похожих на нее. Она тоже хотела читать стихи своим барышням, перед тем, как запускать руки под юбки. Среди почти забытых сейчас имен остались лишь Есенин и Маяковский.

      В городе Есенин всегда скучал и стремился в деревню. В деревне рвался в город. В деревню приезжал городским пижоном:

"Я иду долиной. На затылку кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука..."

      Салон Зинаиды Гиппиус и её мужа, поэта, историка, философа Мережковского был центром рафинированной культуры. Сначала в Петербурге, затем в иммигрантском Берлине. Кстати Мережковский предсказывал революцию заранее, называя "грядущим хамом".

      Зинаида Гиппиус посмотрела на Есенина через лорнет, посмотрела на ноги и спросила:

      - Что это за гетры на вас надеты?

      - Это валенки.

      Гиппиус знала, что это валенки. Есенин знал, что в этот дом в валенках не ходят.

      И вообще, унты, валенки и мокасины не были распространены в Берлине в то время в качестве обуви.

      Маяковский впервые встретил Есенина в Ленинграде, одетого в вышитую рубаху и лапти:

      "Он показался опереточным, бутафорским. Тем более, что он уже написал нравящиеся стихи, и очевидно, рубли на сапоги нашлись бы. Как человек, уже в свое время относивший и отставивший желтую кофту, я деловито осведомился относительно одежи:

- Это что же, для рекламы?

      Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло. Что-то вроде:

      - Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем... Мы уж как-нибудь... по-нашему... в исконной, посконной..." - вспоминал Маяковский.

      Судя по сохранившимся записям голоса Есенина он читал свои стихи громко и бодро. Поклонники Есенина всегда почему-то читают его стихи заунывными, стонущими голосами.

      В последние годы жизни поэта в основном говорили о его пьяных дебошах. О том, что он пудрит испитое лицо. Но в тоже время Есенина заставали дома чистенького, успокоенного за странным занятием. Он доставал из большой корзины карточки со словами и раскладывал их по столу. Он изобретал "машину для написания стихов". В таких корзинах, "кошницах", тогда в деревне носили зерно.